[ новости космоса ][ читать другие книги ]
законам, за которыми стоят интересы экономические. Так как я случайно
узнал, что ты хоть и не очень активный, но эсдек (<меньшевик>?), то
ты должен был слышать об этих законах, которые, в частности,
проповедовал Карл Маркс, известный тебе бородатый немецкий философ и
экономист.
Более того, изучение состояния науки и техники, достижения
которой брошены на уничтожение людей, позволяет сделать твердый
вывод: именно в ближайшие годы технические средства сделают громадный
скачок вперед и навсегда изменят лицо Земли. Могу назвать тебе, без
опасения ошибиться, левиафанов грядущих боев: это будут дирижабли и
аэропланы, которые будут сеять смерть с неба на мирные города, это
будут орудия, способные забросить снаряд за сто верст, это будут
блиндированные машины, неуязвимые для пуль и снарядов, которые будут
крушить человечков, как муравьев. Меня пугают возможности войны
химической, о которой ты даже и не подозреваешь . Эта война приведет
к тому, что воюющие стороны, лишенные понятия гуманизма, будут
выпускать на позиции противников облака смертельных газов и тысячи
людей будут умирать в корчах. В то же время я предвижу (а это
предвидение также основывается на трезвых научных расчетах и моем
знакомстве со многими ведущими учеными Земли), что война эта, при
определенном равновесии сил, затянется на годы и превратится в войну
позиционную, то есть армии зароются в землю и будут взаимно
истреблять друг друга без надежды продвинуться вперед. Любая попытка
прорыва будет заканчиваться поражением. Могу дать тебе пример,
который происходит у нас на глазах: наше вторжение в Восточную
Пруссию при слабости вооружения российской армии, плохих офицерах и
выживших из ума придворных генерал-адъютантах захлебнется и кончится
катастрофой.
Судьба России в этой войне прискорбна. Менее развитая, менее
богатая, чем ее европейские союзники и противники, она станет
поставщиком трупов, которыми будет мостить подступы к позициям
германцев. Молодой и хищный имущественный класс страны начнет
сказочно наживаться на народной крови, что вызовет не только
напряжение и возмущение в обществе, но и по прошествии нескольких лет
приведет к невиданным катаклизмам в пользу радикальных авантюристов.
Дальнейшую судьбу России я боюсь предугадывать, потому что никакой
научный анализ не в состоянии выявить, к чему приведет Россию война.
Все это я пишу тебе для того, чтобы ты трижды подумал, прежде
чем принять участие в бойне в качестве куска мяса. Не обижайся,
именно в такой роли тебя рассматривает наше увешанное орденами и
аксельбантами верховное командование. Высокая миссия историка -
наблюдать события и трактовать их к пользе грядущих поколений. Нет
ничего грустнее, нежели образ историка, служащего лишь сегодняшнему
моменту и сотворящего ложь в угоду сильным мира сего. Даже беды и
трагедии славянского средневековья могут стать наглядным уроком для
потомков. Мировая война, которая бушует сегодня, урок вдвойне
знаменательный при условии, если летописец эпохи сохранит трезвую
голову и умение подняться над повседневностью. Зная тебя, я почти
убежден, что и ты был захвачен угаром первых дней войны и
шапкозакидательскими настроениями черни. Возможно, и ты махал флажком
возле английского консульства либо шагал в нестройных рядах
манифестантов рядом с лавочниками, черносотенцами и верными престолу
городовыми. Но это - вчерашний день и вполне понятное заблуждение
молодого человека. Теперь у тебя есть время одуматься и отойти от
схватки. Мои надежды связаны именно с тобой, с тем, как ты, возмужав,
сможешь занять мое место в системе этого мира. Время рассказать тебе
обо всем приближается. Полагаю, что тогда ты поймешь меня и то, что
откроется тебе, не испугает и не удивит тебя настолько, чтобы ты
спрятался в скорлупу неучастия. Каждый из нас должен нести свой
крест, и я в будущем не предлагаю тебе легкой и спокойной жизни, но
вижу в ней высокое предначертание.
Если до зимы ты не сможешь вновь посетить меня, то я сам приеду
к тебе в Москву.
Помни о том, что ты должен сделать в случае, если я внезапно
умру или исчезну.
Обойдись бережно с Глашей. Ей по твоей вине было несладко. Она
болела. Но она тебя не осуждает и любит.
Искренне твой,
С. С.

x x x

Письмо было напечатано на пишущей машинке, что было непривычно для письма - на машинках печатали лишь документы, и то не всегда. Но отчим старался использовать удобства прогресса.
- Ты его потом еще прочти, - сказала Глаша. - Я думаю, что такое письмо сразу не поймешь.
- Ты его читала?
- Нет, но знаю, о чем оно. Сергей Серафимович мыслей от меня не скрывает. Иди спать, тебе завтра трудная дорога.
Глаша была права - письмо, хоть разумность его Андрей во многом признавал, было настолько абстрактнее его собственных мыслей и переживаний, что и думать о грозных предсказаниях отчима не хотелось.
- Я поднимусь наверх, - сказал Андрей. - Погляжу на Ялту.
- Пошли, - сказала Глаша. - Только ветер там большой.
Они поднялись на второй этаж. Дверь в кабинет была заперта. Они вышли на веранду. Ветер дул упруго и постоянно. Море скрылось во мгле, но на небе сквозь редкие несущиеся тучи проглядывали звезды.
- Из Турции ветер, - сказала Глаша. - А может, из Египта.
Здесь разговаривать о вещах сокровенных было легче, чем на кухне. В темноте лицо Глаши было едва различимо, только когда она говорила, блестели белки глаз и зубы.
- Тебе из-за меня нехорошо было, - сказал Андрей. - Прости.
- Глупый ты, - сказала Глаша. - Я на тебя не сердилась.
- А Сергей Серафимович?
- Я тебе писала. Он огорчен был. Любит он меня.
- Как?
- Как муж любит. И я его люблю. Если бы это у меня с другим было, он, может быть, рассердился, но не стал бы так огорчаться. Ведь в его глазах я тебе как мачеха. В этом грех.
- Какая ты мне мачеха...
- Я тоже понимаю.
Андрей приблизился к Глаше, протянул руку, но Глаша почувствовала, что Андрей словно выполняет давно взятый на себя долг. Она отошла на шаг и сказала:
- Как будто сто лет прошло.
Потом, как бы утешая Андрея, она поцеловала его в щеку, так, что получился не поцелуй, а знак душевного расположения.
- Лидочка твоя красивая, - сказала Глаша. - И добрая, по-моему. Ты бы видел, как она меня уговаривала ее не выдавать, что она это варенье нам принесла. Но я думаю, что она пришла из любопытства. Ей хотелось на нас поглядеть.
- А мне об этом не написала.
- И понятно. Пошли, что ли, вниз?
- Сейчас. А ты давно отчима знаешь?
- Куда давнее, чем ты думаешь.
- Я еще не родился?
- В этот дом я пришла, когда твоя мама умерла. Сергей Серафимович все делал для нее: и лучших врачей привозил, и лекарства из Швейцарии. Он меня раньше знал... но пока твоя мама в этом доме жила, я здесь не жила.
- А кто мой отец?
- Сергея Серафимовича товарищ.
- Но почему имя сказать нельзя? Ведь в наши дни не бывает тайных рождений и загадок. Мы же не в средневековье живем.
- Захочет Сергей Серафимович, расскажет. Потом, когда ты будешь к этому готов.
- Но почему я не готов? Мне девятнадцать лет, я, может быть, завтра уйду в армию и погибну. Почему за меня кто-то может решать?
- А за человека всю жизнь решают. Те, кто сильнее, или те, кто больше знает. Это от возраста не зависит. За меня тоже решали.
Глаша первой пошла с веранды. Андрей спросил ее вслед:
- Сергей Серафимович писал, что ты болела. Что с тобой случилось?
Глаша уже начала спускаться по лестнице.
- Выключи верхний свет, - сказала она.
Андрей повернул выключатель, и свет на верхней площадке погас.
- Ты не ответила, - сказал он. - Может, я могу помочь. Из Москвы. Лекарство прислать.
- Нет, - сказала Глаша, остановившись внизу лестницы. - Не поможешь ты, мой дорогой. У меня болезни женские.
- Но и от них бывают лекарства. В конце концов, почему ты должна меня стесняться?
- А правда, чего? - сказала Глаша с неожиданным раздражением. Они уже спустились вниз. Она обернулась к Андрею: - Выкидыш у меня был, вот что. Еле отходили. Зимой. Нельзя мне рожать, оказывается.
Андрей ничего не ответил. Он не сразу понял.
Глаша пошла на кухню. Он видел ее в открытую дверь. Вот она подняла самовар и понесла его в угол, на железный лист.
- Ты хочешь сказать... - Андрею не хотелось верить. Но нельзя было уйти, не узнав.
- Ничего я не хочу сказать, Андрюша, иди спать. От тебя был выкидыш. А я думала - ребеночек родится. Так что у Сергея Серафимовича были основания на меня сердиться. Но если бы не его забота, я бы померла.
- Но почему ты ничего не сказала? Мне! Почему не написала?
- Чтобы ты возненавидел меня? Старая баба, соблазнила мальчика, и теперь он, совестливый, должен свою любовь к молоденькой забыть? Даже если бы был ребеночек, я бы тебе в жизнь не сказала. Да нельзя, значит, мне...
- Прости, Глаша.
- Иди спать, дурачок. Мне еще надо прибрать. Иди-иди, не приближайся даже и поцелуев мне твоих не надо - сам понимаешь, что все сгинуло.
Андрей прошел к себе в комнату, и у него было ощущение конца света - завершения прошлой жизни. Он лежал на узкой кровати, смотрел, как бьются под ветром занавески открытого окна, и понимал, что больше никогда ему не лежать на этой кровати и не слышать поутру, как Глаша созывает кур, как сухим голосом отдает ей хозяйственные распоряжения отчим, потом берет велосипед и уезжает куда-то по делам... <Она страдала и была близка к смерти из-за меня! И я ничего не почувствовал, не понял, только избегал ее. Она благородная женщина, а я мелкий мерзавец!>
Глаша вошла без стука. Она была одета. Подошла к его кровати, наклонилась и поцеловала - в губы, горячо и долго. Потом с силой рванулась из его рук, выпрямилась, нервно коротко засмеялась и сказала:
- Спокойной ночи, коханый мой.
И ушла, захлопнув за собой дверь.
Андрей думал - встать ли, пойти ли к ней в комнату. Но понимал, что не нужно, даже если Глаша ждет его прихода.
Утром Глаша разбудила Андрея и сказала, что от Ялты до Симферополя теперь ходит авто. Только надо успеть подойти к девяти к <Франции>.
Ветер не улегся, но был спокойнее. Глаша дала ему на дорогу слив и абрикосов. Они обсуждали, когда он приедет, - все зависит от того, останется ли он в университете.
- Оставайся, - сказала Глаша уверенно, - нельзя тебя убить. На войне первым делом таких, как ты, мальчиков убивают. За что тебе в таких же германских мальчиков стрелять? Они тебя не обижали.
- Ты не понимаешь, - сказал Андрей. - Речь идет о судьбе демократии.
- И европейского славянства, и защиты бельгийских деревень от гуннских насильников. Ты чего мне газеты пересказываешь?
Глаша проводила его до калитки. Филька сидел рядом, смотрел, склонив набок голову.

x x x

Когда Андрей вернулся в Москву, его ждало письмо от Лидочки, отправленное из Батума, в котором она рассказывала ему о перипетиях их с Маргаритой путешествия. В нем она призналась: <Рита все знает о нас. Но она моя лучшая подруга, и я ей все рассказываю. Не сердись>. Лидочка писала, что ждет, как Андрей ее встретит в Москве. Ждет с нетерпением. Ждет не дождется - ведь она никогда не была в Москве.
Но осенью она в Москву не приехала.


Глава 4. ОКТЯБРЬ 1914 г.


В августе Лидочка в Москву не приехала. Как следовало из печального письма, ее невольная одиссея с Потаповыми закончилась только двадцать третьего августа, и возвращались они не на <Левиафане>, а совсем на другом пароходе, и не почетными гостями, а обыкновенными пассажирами второго класса. Пароход шел с потушенными огнями, потому что опасались прорыва через Босфор немецких крейсеров. Родители сильно переволновались, и, когда на семейном совете решалось, ехать ли Лидочке в Москву, чтобы поспеть к началу занятий, мать взбунтовалась. Решено было, как сообщила в письме Лидочка, отложить ее отъезд в Москву на год, пока не кончится война. Тем более что год даром не пропадет: Лидочка будет заниматься рисунком и акварелью и поступит пока сестрой милосердия в военный госпиталь, куда привозят офицеров, раненных в Галиции.
Андрей, пока суд да дело, вернулся в университет и даже пошел на лекцию профессора Авдеева, но тот Андрея игнорировал, полагая его предателем и дезертиром. На лекции была и Тилли, но она не подошла к Андрею.
В университетском госпитале дел было меньше, потому что теперь там заправляли врачи и медсестры, все кровати были расставлены и котлы для кухни установлены.
Андрей пребывал в сомнениях, и причиной их было не столько письмо Сергея Серафимовича, которое каждый день получало все новые подтверждения с полей сражений в Восточной Пруссии и Бельгии. Война обещала затянуться, но все же Андрей разделял надежды Иваницких, что она закончится к следующему лету, хотя бы потому, что зимой русские войска, привыкшие к холоду, смогут нанести германцам и австрийцам решительное поражение. Пока что поражения терпел генерал Самсонов и неожиданно взошла звезда престарелого Людендорфа. В Москве распространялись слухи о предательстве немцев, засевших в высших сферах, причем называли имена Ренненкампфа, который столь неудачно распорядился в Восточной Пруссии, погубив войска в Мазурских болотах, да и самой императрицы Александры Федоровны, на которой народная молва сфокусировала нелюбовь к правительству и царскому дому. Получалось, что слабовольный царь в сущности неплохой человек, но попал под влияние жены. В России вообще не терпят царских жен, которые занимаются политикой. В начале сентября, когда Андрей получил печальное письмо от Лидочки, как раз пришли вести о масштабах русского поражения в Восточной Пруссии, и газеты пытались уравновесить эти известия громкими сообщениями с галицийского фронта. В <Ниве> печатались фотографии наших отважных воинов на берегу реки Сан.
Андрей не оставлял мысли записаться в армию вольноопределяющимся, но не потому, что хотел бесстрашно пролить кровь на полях сражений. Ему неловко было оставаться молодым здоровым студентом, когда молодым и здоровым было положено находиться на фронте. В университете это было очевидно - чуть ли не половина студентов покинула Москву. Независимо от того, идти ли на фронт по убеждению или из чувства принадлежности к народу, занятия историей в университете потеряли всякий смысл. <Если я хочу стать историком, - рассуждал Андрей, - то не могу собирать факты из вторых рук. Я должен быть там, где происходят основные события>. Может, поэтому Андрей был отрицательно настроен к выступлениям большевиков, когда те объявляли войну империалистической и призывали в ней не участвовать. Разумеется, война была империалистической, разумеется, гнить в окопах - не самое лучшее занятие для молодого поколения, но все же, когда воюет и страдает весь народ, говорить о ненужности войны вредно и даже подло. Потому в студенческих спорах Андрей занимал оборонческую позицию, но от партийных интересов был далек.
Но судьба, как бы узнав о его намерениях, за день до того, как Андрей подал прошение об отпуске из университета, наградила его страшными болями в животе. Два дня Андрей терпел, на третий ему стало так плохо, что квартирная хозяйка вызвала врача. Врач тут же определил аппендицит, причем в опасной, запущенной стадии. Андрея отвезли на <скорой помощи> в больницу и сделали ему операцию. Аппендицит был гнойным, он прорвался как раз во время операции, и началось было заражение. Только через две недели Андрей оправился настолько, что смог написать письма в Симферополь и Ялту, в которых сообщал про аппендицит в тонах юмористических, как о пустяковом недомогании.
Но он провел в больнице еще неделю, прежде чем вернулся на квартиру. Сентябрь подошел к концу, к удивлению Андрея, деревья стояли желтые, в Москве прибавилось военных и больше стало легкораненых. Наступление в Галиции ничем не закончилось, война стала обыкновенной, вечером к нему зашел приятель и сказал, что Никифорова с третьего курса убили на Дунайце, а еще один студент с их курса застрелился, потому что вернулся слепым и невеста от него отказалась.
Врач посоветовал Андрею взять небольшой отпуск для поправки здоровья и, узнав, что родственники Андрея живут в Крыму, сказал, что это лучший выход из положения.
Утром 6 октября Андрей послал телеграмму тете Мане и Лидочке, потом, подумав, еще одну - отчиму. И в тот же день после обеда получил телеграмму от тети Мани.
Телеграмма была неожиданной не только потому, что он не ждал ответа, но потому, что такое может случиться лишь с другими, о таком можно прочесть в газете или в романе. Но с нами такого не бывает.
Телеграмма гласила:

Приезжай немедленно. Ялте несчастье Сергеем Глашей. Мария.

x x x

Тетя Маня встречала Андрея на вокзале. Видно, она начала плакать задолго до прихода поезда, нос ее был малиновым, глаза сузились за распухшими веками.
- Какое счастье, что ты достал билет, - сказала она, увидев Андрея.
- Тетя. - Андрей поставил чемодан, и тетя прижалась к его груди. - Тетя Маня, скажи, что случилось? Я же не знаю.
- Я тебе послала телеграмму. Разве ты не получил?
- В телеграмме было сказано только про несчастье. Я не знаю - какое!
- Глаша в ужасном состоянии.
- Глаша? Что с ней? А Сергей Серафимович?
- Я не представляю. Господин Вревский думает, что они утащили его с собой.
- Кто? Зачем?
- Чтобы пыта-а-ать...
Тетя начала неудержимо рыдать, и Андрею было неловко, что все на них смотрят, и он постарался увести тетю с перрона. Пришлось нести чемодан и одновременно поддерживать Марию Павловну.
Только дома, отпоив тетю валерьянкой и положив ей на лоб холодное полотенце, Андрей смог добиться связного рассказа.
Случилось все четвертого числа. Ночью.
Ночь выдалась темная, ненастная, с дождем. Никто ничего не слышал и не видел, а следы, если и были, смыло. На рассвете татарин, который разносит хворост для растопки, увидел в переулке Фильку, пса Берестовых. Пес был ранен и истек кровью. Он смог выползти на улицу, словно хотел позвать на помощь. Татарин побежал к дому Берестовых, стал кричать, но никто не откликнулся. Татарин не посмел зайти внутрь, но на его крики сбежались соседи, и вскоре пришел околоточный. В доме нашли только Глашу, она была страшно избита и изранена. Видно, грабители думали, что она умерла, и потому оставили ее. Она так и не пришла в себя. Положение ее настолько серьезно, что врачи думают, что она недолго протянет.
Рассказ тети Мани прерывался слезами, Андрей ходил по комнате, курил папиросу за папиросой, а тетя была так расстроена, что даже не заметила, что племянник начал курить.
Сергея Серафимовича не нашли. В кабинете его были следы отчаянной борьбы, весь ковер в крови, отчим сопротивлялся: отыскали вырванную с мясом пуговицу от его пиджака, мебель перевернута, в одном месте ковер отогнут и вскрыты половицы.
- Половицы? - тупо повторил Андрей.
- Да, следователь считает, что у Сергея Серафимовича был тайник. Там такая ниша, в ней могла уместиться шкатулка. Следователь считает, что грабители пытали Сергея Серафимовича, чтобы он признался, где хранит ценности.
Андрей более не слышал тетю. Он уже знал, что рассказ ее - чистая правда, потому что он, Андрей, видел этот тайник и даже знал, что в шкатулке хранились драгоценности. Все это было правдой, глупой, нелепой - так не бывает, - но правдой.
Больше тетя ничего рассказать толком не могла. Дядю ищут в окрестностях Ялты, полицейские прочесали лес за верхней дорогой, но ничего не нашли. Господин следователь Вревский уверен, что преступление - дело рук дезертиров. В районе Ялты замечена банда дезертиров, которые уклоняются от мобилизации и уже дали знать о себе дерзкими нападениями.
Сама Мария Павловна два дня провела в Ялте, но не в доме отчима - <Боже меня упаси>, - а в пансионате. Но далее ждать она не могла - в Симферополе, в госпитале, ее ждали неотложные дела.
Было еще светло, и Андрей сказал, что он сразу едет в Ялту. Тетя велела подождать. Андрей решил было, что она боится остаться одна, и потому хотел пойти к Беккерам и попросить Нину побыть с тетей, но тетя ждала совсем иного. Вскоре дверь распахнулась, и на пороге появился возмужавший усатый Ахмет. Ничего не говоря, он подошел к Андрею и обнял его.
Потом сказал:
- Я позвал Нину Беккер, она побудет с вами. Вы, Мария Павловна, не беспокойтесь. А мы поехали.
- С Богом, - сказала тетя, которой, оказывается, Ахмет еще утром обещал отвезти Андрея в Ялту, если сможет освободиться.
У калитки стоял новый автомобиль, длинный, мощный, черный, как сама ночь, и сверкающий металлическими деталями, как южное небо звездами.
- Это что такое? - спросил Андрей.
- Моя новая пролетка. Больше пока ничего не могу добавить, - сказал Ахмет. - Поехали. С ветерком.
Автомобиль сразу взял с места. Ахмет вел его уверенно и лихо, стараясь показать Андрею, чего он достиг в новом умении.
- Что в Ялте? А то тетя ничего толком не рассказала, - спросил Андрей.
Ахмет повторил тетин рассказ. Ничего больше он не знал. Но в его изложении не было тетиной надежды на благополучный исход, и потому все было проще и трагичней.
- Ты тоже думаешь, что это дело рук дезертиров?
- Слушай, время изменилось, понимаешь? Война идет, жизнь стала копейка. Только это не дезертиры. Я про них спрашивал. Они ни при чем.
- Откуда ты знаешь?
- Там мой брат двоюродный. Они не убийцы. Они за белого царя воевать не хотят.
- Но их поймают и могут расстрелять. Странно...
- А ты кто? - спросил Ахмет. - Ты не дезертир? Твои товарищи проливают кровь во славу империи. А ты сидишь в Москве и кушаешь пирожные. Не морщись, я тоже дезертир. Мой папа большие деньги дал, чтобы от призыва меня освободить. Плоскостопие у меня нашлось, представляешь, как смешно?
- Но нельзя же вечно сидеть в горах.
- А кто говорит - вечно? Эти люди - наша будущая армия.
- Какая армия?


[ назад ] [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ]
[ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] [ 19 ] [ 20 ] [ 21 ] [ 22 ] [ 23 ] [ 24 ] [ 25 ] [ 26 ] [ 27 ] [ 28 ] [ 29 ] [ 30 ]
[ 31 ] [ 32 ] [ 33 ] [ 34 ] [ 35 ] [ 36 ] [ 37 ] [ 38 ] [ 39 ] [ 40 ] [ 41 ] [ 42 ] [ далее ]
Хостинг от uCoz