[ новости космоса ][ читать другие книги ]
Хоть Лидочка ждала этого мгновения, даже торопила его, страшилась, что оно не наступит, исчезновение Андрея было столь окончательным и сказочным, что Лидочка в ужасе отпрянула от окна.
- Что случилось? - перебил сам себя Лев Иванович. - Ты слушаешь меня? Может, тебе лучше уйти? Пойди, отдохни, скажи маме, чтобы дала тебе валерьянки, скажешь?
Лев Иванович повел Лидочку к двери и потому не слышал приглушенных стеклом криков полицейского. Что касается Тизенгаузена, то он тем более ничего не слышал, потому что любовался Лидочкой и тешил себя абстрактными надеждами на то, что Андрея, хоть он и добрый малый, повесят и тогда можно прийти к Лидочке с искренними утешениями.
Тизенгаузен проводил Лидочку до выхода, посоветовал ей держаться молодцом, так как все образуется, и склонил, целуя ручку, слишком прямой пробор.
- Простите, - сказал он.
- Да? - Во взгляде Лидочки и напряженности ее фигуры читалось столь откровенное нетерпение, что Тизенгаузен только сказал:
- Желаю вам всего наилучшего.
Хотя собирался спросить, не играет ли Лидочка в лаун-теннис, которым он так увлекался.
Лидочка поспешила прочь по улице, хоть оснований теперь для спешки не было, Андрей, дай Бог, уже ждет ее в шестнадцатом году. Ноги сами бежали, и лиловый, обшитый по краю кружевом зонтик все время норовило вырвать встречным ветром.
Мать встретила Лидочку сразу десятью вопросами, и та ответила лишь:
- Все хорошо, мамочка, я тебе потом расскажу.
Она прошла к себе, закрыла дверь и осмотрелась...
Вроде все готово. Можно прощаться.
Сначала надо попрощаться с вещами, со стенами комнаты, с видом из окна, с беседкой в саду, с этим, особого цвета, небом 1914 года... Бог знает, какого цвета оно будет через два года.
- Как хорошо, - сказала себе Лидочка, - что Андрюша уплыл.
Она села за свой письменный стол и вытащила из сумки письма.
Мама постучала в дверь:
- Ты есть будешь? Ты ведь голодная убежала.
- А папа обедать придет? - спросила Лидочка, не открывая двери.
- Придет, обязательно придет. - Мать сразу осмелела и приоткрыла дверь. - А как Андрюша? Как он выглядит? Он очень осунулся?
- Ма-ма! - строго сказала Лидочка. - Я же просила.
Евдокия Матвеевна расстроилась и закрыла дверь с легким стуком, чтобы показать, насколько она недовольна бездушием дочери.
Первое письмо - для глаз следователя Вревского, хотя адресовано оно маме:

Дорогая мама!
Я сегодня была у Андрея. Положение его безвыходное. Следователю
Вревскому удалось состряпать дело, в котором Андрей выглядит убийцей.
Вревский намерен сгноить Андрюшу в тюрьме или отправить его на
эшафот. Спасения нет. Как ты уже знаешь, дорогая мама, Андрею удалось
бежать. Но и это не спасение. Его доброе имя погублено. Мы никогда не
сможем жить с ним в мире и покое. Поэтому мы вместе добровольно
решили уйти из этой жизни. Коли нет справедливости на этом свете, мы
будем искать ее у Небесного престола. Не плачь, мама, не сердись на
меня - другого выхода у нашей любви нет. Прощай, твоя несчастная
дочь, Лидия.
P. S. В нашей смерти просим винить следователя Вревского. 15
октября 1914 г. Ялта.

Об этом письме Андрей не знал - она расскажет о нем позже, при встрече. Если бы Лидочка постаралась ему объяснить свой план за те минуты, что были в ее распоряжении, Андрей стал бы возражать. Но Лидочка была убеждена, что это первое, лживое, хитрое письмо требуется написать обязательно. В ином случае их будут искать, ждать возвращения Андрея и уголовное дело не закроют. Так объяснил старый адвокат Розенфельд. В случае же, если следствие убедится, что его жертва мертва, об Андрее забудут.
Второе письмо также было адресовано Евдокии Матвеевне.

Дорогая мамочка!
Как прочтешь это письмо, ты должна его сразу сжечь. И сделать
вид, что получила лишь то, что лежит в маленьком конверте. Андрюше
удалось бежать. Ты об этом уже знаешь. Если мы с ним останемся в
Ялте, его скоро поймают. И участь его будет ужасна. С помощью верных
друзей мы бежим из Ялты. Бежим далеко. Мамочка, дорогая моя, ты
должна быть готова к тому, что долго меня не увидишь, может быть, год
или даже больше. Но я жива и здорова. Не беспокойся. Как только будет
возможность, я тебе сообщу. Но не по почте, потому что письмо может
случайно попасть в руки нашим врагам. Не сердись, что я не осталась
дома, а убежала с Андрюшей. Я уже выросла и у меня есть возлюбленный.
Поставь себя на мое место, неужели ты бы оставила папу, если бы ему
грозила беда?
Мама, напоминаю: сразу сожги это письмо. Правда, можешь показать
его папе, чтобы он не переживал. Тебе еще придется поехать в
Симферополь и рассказать тайком правду Марии Павловне Лещинской,
которая живет в Глухом переулке, дом семь. Но ни в коем случае не
пиши! Ты можешь нас погубить! Потому что, если они будут думать, что
мы утонули, они забудут об Андрее. Но если они догадаются, что мы
бежали, они будут искать нас, как охотничьи псы. Ты меня поняла?
Прости еще раз, мамочка. До встречи.
Лида.

Затем Лида положила второе письмо в большой конверт, а первое, предназначенное для глаз следователя, в маленький розовый. К большому письму приколола записку Андрея для тети.
Лидочка спрятала письмо под подушку, потому что услышала, что пришел папа. Она вышла из своей комнаты. Папа снимал галоши, шмыгал крупным носом и бурчал, что, если такая погода будет продолжаться, все изведутся от воспаления легких. Потом он увидел Лидочку и спросил:
- Ну как, Лев Иванович устроил тебе свидание?
Кирилл Федорович в глубине души никак не мог принять всерьез угрозу, нависшую над Андреем. Андрея он считал порядочным молодым человеком из хорошей семьи и был глубоко убежден, что порядочные молодые люди из хороших семей преступлений не совершают. А потому, будучи человеком служивым, полагал, что правда восторжествует сама собой, потому что в империи еще сохранился порядок.
- Да, папочка, я видела Андрея.
- И как он, скучает? Я думаю, надо подать прошение, чтобы до суда его отпустили. Это всегда делается.
- Следователь Вревский его не отпустит.
Отец разделся, прошел, растирая закоченевшие руки, в столовую, и мать крикнула ему из спальни, где она только что рыдала и потому не смогла его встретить, чтобы он немедленно шел мыть руки.
Свое предприятие Лида полагала осуществить вечером. Она боялась, что ее увидят, а для ее планов надо было исчезнуть загадочно. До вечера было безумно много времени, и после обеда она решила погулять по Ялте. Но не успела Горпина разлить суп из бабушкиной мейсенской супницы, как раздался звонок. Пришел встрепанный, разгневанный Лев Иванович.
Появление Льва Ивановича было совершенной неожиданностью для всех, кроме Лидочки.
- Лев Иванович, обедать, обедать, грибной суп на столе, вы его любите, - пела Евдокия Матвеевна, которая, как собака, почуявшая опасность, завиляла хвостом.
- Супов - не желаю! - отрезал полковник, сбрасывая шинель на руки хозяйке дома и скрипя галошами, которые никак не слезали с сапог.
- Что-нибудь произошло? - спросил Кирилл Федорович, появившись в дверях залы с газетой в руке.
- А вы не знаете? - Лев Иванович изображал гнев. Но не очень убедительно. Его почти никто не боялся. Если не считать проштрафившихся прапорщиков и фельдфебелей, задержанных патрулем в непотребном виде: что-что, а сверкнуть орлиным взором он умел. - Вы не знаете? Что он сбежал?! - повторил Лев Иванович, и галоши полетели вдоль коридора.
- Ах! Какое счастье! - воскликнула Лидочка.
- Что? Кто сбежал? - спросила Евдокия Матвеевна.
- Вот именно. - Лев Иванович, проходя в залу, уткнул перст в грудь Лидочки. - Он сбежал! Скажи, это было подстроено? Скажи, ты специально это сделала, чтобы отправить меня по этапу? Что скажете генерал Думбадзе?
- Лева, садись и расскажи по-человечески, - попросил Кирилл Федорович, который умел управляться со своим приятелем. - Кто сбежал, куда, зачем сбежал. И при чем здесь Лидия и Думбадзе?
- Я выполнил вашу просьбу? Я, рискуя карьерой, устроил свидание в моем кабинете? Они беседовали с глазу на глаз. А потом что?
- Что? - спросил Кирилл Федорович и налил из лафитничка с лимонными корочками добрую рюмку. Протянул коменданту. - Что потом?
- Потом он убежал. Особо опасный преступник! И я способствовал, да?
- Он из твоего кабинета убежал? - спросил Кирилл Федорович.
- Как он мог из моего кабинета? Там второй этаж и окно закрыто. Нет, когда все кончилось, его увели. Потом Лидочка ушла. Ну, я думаю, все обошлось. Тут врывается этот парвеню Вревский и начинает на меня кричать!
- Так что случилось в конце концов? Ты пей, Лева, пей.
- Спасибо. Когда этого юношу вели в полицейское управление, по дороге, на улице, он прыгнул через забор - и был таков.
- Лев Иванович, я ровным счетом ничего не понимаю, - вмешалась в разговор сообразительная Евдокия Матвеевна. - При чем здесь вы? При чем комендатура? Вы принимали у себя...
- Лева не принимал, а допрашивал, - поправил жену Кирилл Федорович. - И после допроса отправил обратно. И где-то потом, в неизвестном месте, при невыясненных обстоятельствах, арестант исчез. Может быть, убежал, а может быть, отправлен на каторгу.
Кирилл Федорович налил и себе, они выпили с комендантом, и комендант, повторяя порой: <А чего же Вревский, а? Нет, ты скажи, какой мерзавец этот Вревский - говорит, что меня самого упечет... ну, Вревский!..>, постепенно пришел в себя и даже развеселился, представив, как полиция носится по Ялте в поисках преступника.
- А он - приятный молодой человек, - сказал Лев Иванович, успокоившись, и Кирилл Федорович добавил, что он из хорошей семьи.
- Ну, от семьи уж ничего не осталось, - вздохнул комендант.
- У Андрюши есть тетя в Симферополе. Она его воспитывала. Она служит по ведомству императрицы Марии Федоровны, - сказала Лидочка.
- Очень похвально, - сказал комендант, будто это его окончательно утешило. Он остался обедать и ушел в шесть часов.
Время до вечера тянулось невыносимо медленно. Мужчины всерьез обсуждали политические пустяки, мама нервничала, сердце ее подсказывало, что все неладно, и более всего ее смущало, что Лидочка не бежит искать своего мальчика. Евдокия Матвеевна подозревала, что побег был устроен не без участия ее дочери, но лучше, если она ошибается. Ведь если Андрюша пойдет на каторгу, то молодость возьмет свое - Лидочка найдет себе другого жениха, и все образуется. Только нельзя об этом говорить. Порядочные люди так себя не ведут... Теперь же, когда он убежал, можно всего ожидать. За ним сейчас гоняются полицейские, и его могут застрелить. И неизвестно, чего ждать от Лидочки. Русская история полна дурных примеров. Достаточно вспомнить о женах декабристов... <Она такая непосредственная и благородная. Ну почему мы не воспитали ее циничной? Ах, что я несу! - кому нужен цинизм? Девочка влюблена, и нужно оценить ее благородное чувство...>
Лидочка бродила по своей комнате, брала вещи и отбрасывала их. Еще вчера ей казалось, что она будет не в силах оторваться от пуповины своей семьи, своей комнаты, кроватки и бывших игрушек, - она была домашним котенком, который привык спать на своей подушечке в своем уголке. Еще вчера, собирая втайне от мамы свою сумку, она чуть было не положила в нее любимую вышитую подушечку. Но на рассвете выбросила из сумки все, что связывало ее с домом. И сейчас, раз уж мама не сможет проверить, она начала аккуратно класть в сумочку - в маленькую, учтите, сумочку, потому что она не знала, какие сумки может протащить с собой машина времени, - только вещи абсолютно необходимые и ничего из того, что можно купить в любом магазине. У них с Андреем достаточно денег на первое время.
Лидочка оборвала пуповину еще утром, когда увидела через окно, как исчез Андрей. Теперь же ею владело лишь одно жгучее нетерпение: скорее присоединиться к нему, потому что он не ждет, потому что без нее он может пропасть... скорее! Но скорее было нельзя, потому что надо дождаться сумерек.
В сумке, той самой, с которой она выходила в город, нашлось место для всех документов Сергея Серафимовича и для ее маленьких драгоценностей - колечка, подаренного покойной бабушкой к шестнадцатилетию, и золотых часиков, которые дал папа к окончанию гимназии. Туда же она положила кожаный кошель с предметами туалета: мылом, зубной щеткой, ватой, кремом - всем, что может понадобиться немедленно. Потом, подумав, положила туда и жестяную коробочку с таблетками от кашля, бинтом и пластырем, в сумку еще вместилась фуфайка и теплые чулки. Вот вроде и все. Если не считать фотографии папы с мамой.
Теперь самое трудное:
- Мама, я пойду погуляю по набережной.
- Лидочка, ты сошла с ума! Разве сегодня погода для гуляния?
- Мамочка, у меня голова разламывается. Ты забыла, сколько у меня сегодня переживаний?
- Я все понимаю, но лучшее для тебя - лечь спать. Завтра проснешься со свежей головой.
- Мама, я полчасика погуляю и вернусь.
- Уже почти темно!
- Зато дождь кончился.
Дождь в самом деле перестал.
- Все равно возьми зонтик! - Мама, отступив с передовых позиций, решила заднюю линию не отдавать.
- Мама, ну зачем зонтик, если дождя нет?
- Или ты берешь зонтик, или ты никуда не идешь! - Мама билась, как спартанцы под Фермопилами.
- Ну ладно, ладно. - Лидочка зашла к себе в комнату. Теперь надо было действовать стремительно. Пока мама полагает, что она победила. Через две минуты она опомнится.
Сумка была заблаговременно привязана к длинной веревке. Лидочка мгновенно опустила ее через окно на мостовую - в это время никого на улице не было. Теперь письмо. Ни в коем случае нельзя оставлять его на столе - мама прочтет его через пять минут. Письмо должно быть в почтовом ящике. Отец вернется, проводив Льва Ивановича и погуляв по свежему воздуху, примерно через час. Он всегда, возвращаясь домой, открывает почтовый ящик.
Лидочка взяла зонтик, надела шляпку.
- Мамочка, - сказала она, - я пойду.
Евдокия Матвеевна окинула дочь подозрительным взглядом: но та даже сумочки не взяла. А мать знала, что ни одна воспитанная женщина не отправится в плавание без ридикюля.
- Только не задерживайся. Зонтик взяла?
- Ты же видишь!
И только не расплакаться, только не броситься маме на шею: мамочка, мамочка любимая, единственная, драгоценная! Мамочка, я не хочу от тебя уходить, я не хочу, чтобы ты плакала, мамочка, прости меня...
- Что с тобой? Ты идешь?
- Иду, мама.
Лидочка не осмелилась поцеловать маму, потому что глаза были настолько полны слез, что при прикосновении к маминой щеке слезы наверняка хлынут через край - и тогда все погибло.
Лидочка, считая про себя, чтобы не сбиться с шага, дошла до двери, открыла ее, не оглядываясь, не задерживаясь, захлопнула дверь, кинула письмо в щель почтового ящика, висевшего на двери, - все! Этим как бы отрезана прошлая жизнь.
Тук-тук-тук, знакомо проскрипели под ногами ступеньки. Ба-бах! - хлопнула притянутая пружиной парадная дверь.
Три шага вдоль стены, чтобы взять сумку, и вдоль же стены бегом, чтобы мама не успела выглянуть из окна, - это самый опасный момент. От поворота улицы Лидочка оглянулась - вроде бы успела.
С каждым шагом, отдалявшим ее от дома, Лидочка все более уходила в будущее, погружалась в мысли о том, что ей еще предстояло сделать.
Во-первых, пройти набережной за <Ореанду>, спуститься к морю у края городского парка, к пляжу, где имеют обыкновение гулять по утрам немногочисленные обитатели небольших пансионатов.
Это путешествие заняло минут двадцать, и никто из знакомых, к счастью, не встретился. В парке фонари были совсем редкими, и между ними провалы густой темноты, пробегать которые было страшно. Даже не за себя страшно, а из-за Андрюши. Он очутится в шестнадцатом году, а ее нет. Он будет искать и не найдет, он начнет опрашивать, и ему скажут, что именно 15 октября 1914 года прекрасную юную девушку Лидию Иваницкую нашли зарезанной в городском парке, куда и днем девушки поодиночке теперь не ходят. И Андрюша содрогнется, считая, что виноват в ее гибели...
Лидочка так ясно представила себе картину Андрюшиного горя, что не заметила, как добежала до берега. Хоть октябрьский вечер был тих, море встретило ее усиливавшимся грохотом. Еще десять минут назад, когда она проходила мимо платана, волны накатывались на берег полого и без грохота. А пока Лидочка шла парком, разыгрался самый настоящий шторм - видно, море раскачивалось где-то у Турции, и волны побежали оттуда к Крыму. Шторм был злобным - гневливость его подчеркивалась безветрием. Небо было темно-серым, но сквозь облака прорывались желтые и оранжевые зловещие отблески. Само море казалось почти черным, а пена и брызги, вздымавшиеся, ударившись о гальку, были белыми, как привидения, и фосфоресцировали.
Несколько секунд Лидочка стояла, завороженная этим зрелищем, а потом поняла, что шторм - это совсем не страшно и не плохо. Если бы они в самом деле отправились топиться, шторм не только помог бы им сделать это быстро, но и выбросил на берег улики. А улики у Лидочки были заготовлены. И лежали в сумке. Один ее почти новый туфель (второй она еще вчера вечером выбросила на помойку на соседней улице), большая яркая заколка для волос с искусственными жемчужинами, которую мама сразу узнает, а главное - кружевной подол от нижней сорочки.
Лидочка спустилась к воде и пошла вдоль пляжа. Стараясь не замочить ног, она дождалась, пока очередная волна отхлынула от берега, и, спускаясь следом за ней, намочила улики. Но тут новая волна поднялась так неожиданно и так резво кинулась на Лидочку, что ей пришлось со всех ног, скользя по гальке, бежать наверх - но все же пальцы волны настигли ее, и брызги промочили юбку.
С мокрыми уликами в руках Лидочка пошла вдоль пляжа, отыскивая место, куда волны имеют обыкновение выкидывать остатки одежды утопленников. Туфель она заткнула между двумя каменными глыбами, заколку воткнула в гальку, а кружевной лоскут закинула к кустам.
Полюбоваться плодами своего труда было некогда, да и темно. Лидочка пошла дальше по пляжу и тут поняла, что нет смысла искать укромное место, потому что любое место может оказаться плохим или хорошим - разве угадаешь?
Найдя углубление в нависшей скале, возле которой лежала большая плоская плита, Лидочка уселась на плиту и вытащила табакерку.
Когда она еще рано утром устанавливала шарики на обеих табакерках так, чтобы не разминуться с Андреем, получилось, что они должны будут встретиться ровно через два года - в октябре 1916-го. Теперь же, мысленно повторив движения пальцев, Лидочка начала сомневаться. И в том, что она правильно рассчитала время, и в том, что на обеих табакерках поставлены одинаковые деления. Не было уверенности, что обе машинки будут работать одинаково.
Господи, а вдруг Андрей не услышал про то, что она будет ждать его ежедневно в шесть часов у платана? Ведь она может оказаться в будущем утром, а он - вечером. Ведь может так быть?
Лидочка, щурясь, - она была немного близорука, постеснялась этого и от всех скрывала свой порок, даже от мамы, - разглядывала такую маленькую и тонкую реечку и миниатюрный шарик на ней. Правильно ли она все поставила? Точно ли так же, как Андрею? Тогда было светло, и она не должна была ошибиться.
Надо было нажать на шарик и перенестись в осень шестнадцатого года. Только и всего - Андрей говорил, что этот перелет почти незаметен. А вдруг он не хотел ее пугать? Вдруг это плавание полно ужасов и кошмарных снов?
Андрею легче было начать путешествие, потому что ни в первый раз, ни во второй у него не было секунды, чтобы поразмышлять. Лидочка же сидела на берегу; поблизости ни души...
<Не заставляйте меня спешить!> Подождет ее Андрюша полдня, ничего с ним не случится! А вдруг она состарится на два года за это путешествие? И это будет как бы летаргический сон - уничтожение, сожжение времени на костре любви!
Хватит пустых рассуждений! Все в порядке! Андрюша в безопасности в октябре 1916 года. Письмо в почтовом ящике. Улики разбросаны. Погони нет... <Мне страшно? Нет, мне не страшно, мне не нужно бояться - через несколько секунд я встречусь с Андрюшей>.
Шумело море, сердилось, что Лидочка не досмотрит шторма.
На всякий случай, чтобы не потерять сумку в пути, Лидочка обняла ее левой рукой, крепко прижала к груди. Правой подняла табакерку к глазам и нажала на шарик.
И мгновенно рухнула в черную пропасть...


* Книга II. ШТУРМ ДЮЛЬБЕРА (1917 год) *


Глава 1. ДЕКАБРЬ 1916 г.


Я чувствовал, как неведомая сила охватывает меня и разливается
теплотой по всему телу. Вместе с тем я весь был точно в оцепенении:
тело мое онемело. Я пытался говорить, но язык мне не повиновался, и я
медленно погружался в сон, как будто под влиянием сильного
наркотического средства. Лишь одни глаза светились надо мной каким-то
фосфорическим светом, увеличиваясь в один яркий круг.
До моего слуха доносился голос старца, но слов я различить не
мог, а слышал лишь неясное его бормотание.
В таком положении я лежал неподвижно, не имея возможности ни
кричать, ни двигаться. Только мысль моя еще была свободна, и я
сознавал, что постепенно подчиняюсь власти загадочного и страшного
человека.
Но вскоре я почувствовал, что во мне, помимо моей воли, сама
собой пробуждается моя собственная внутренняя сила, которая
противодействует гипнозу. Она нарастала во мне, закрывая все мое
существо невидимой броней. В сознании моем смутно всплывала мысль о
том, что между мной и Распутиным происходит напряженная борьба и в
этой борьбе я могу оказать ему сопротивление, потому что моя душевная
сила, сталкиваясь с силой Распутина, не дает ему возможности всецело
овладеть мной.

Так Феликс Феликсович Юсупов-младший писал в своем дневнике в конце ноября 1916 года.
В обычные дни князь не вел дневника, ленился, хотя полагал это полезным для внутренней дисциплины. Записи появлялись в моменты душевных волнений, к примеру, накануне свадьбы с Ириной. Тогда казалось, что Александр Михайлович, имевший, кажется, иные планы для своей старшей дочери - как-никак племянница императора! - наотрез откажет Юсупову. Но заступницей выступила Ксения Александровна, мама Ирины.
- Сандрик, - сказала она, не смущаясь присутствием Феликса, - ты забыл, как ночи не спал, уверенный в том, что батюшка тебе мою руку никогда не отдаст?
Феликс с детства был влюблен в тетю Ксению, и, возможно, не последней причиной его увлечения красивой, но холодной Ириной была безнадежная юношеская любовь к грубоватой, полной жизненной силы Ксении Александровне, которую обожавший ее отец называл "барышней-крестьянкой".
Наверное, в такой ситуации легче бы разобраться Фрейду, но Фрейда Феликс так и не прочел. Году в двенадцатом, когда он учился в Оксфорде, кто-то из тьюторов предложил ему прочесть труд австрийского гения. Но труд был напечатан в Берлине готическим шрифтом, прочесть его было выше сил русского князя.
Теперь уже все позади. Третий год Ирина - его друг и жена. Она стала ему ближе любого из мужчин. Может, оттого, что у Феликса не было друзей. Феликс был откровенным англоманом, хотя в столице ходили сплетни о том, что курса в Оксфорде он окончить не смог и потому по возвращении из Лондона вернулся в Пажеский корпус. К тому же Феликс не скрывал, а даже бравировал печоринским презрением к петербургскому высшему свету, ненавистью к продажным чиновникам и выжившим из ума генералам, которые тащат Россию к военному поражению.
Одиночество Феликса определялось и тем, что он, воспитанный в атмосфере превосходства его семьи по отношению к этим выскочкам Романовым, оставался монархистом, для которого близость к правящему дому составляла смысл жизни. Может, таким его воспитала мама, которая долгие годы состояла в близких фрейлинах Марии Федоровны, полагая себя как бы членом романовского семейства.
Феликс сумел отбросить мамино "как бы".
Он - сам член семейства. Он - муж великой княжны, его дети будут племянниками и племянницами императора и, при определенных обстоятельствах, даже смогут претендовать на корону. Как бы ни были знатны Юсуповы, ни один из них не поднимался так высоко.
И в то же время Феликс оставался подобен Потемкину или Зубову. Он стал одним из Романовых через постель. И для высшего света никогда не станет настоящим Романовым. Значит, он должен стать более Романовым, чем все Романовы вместе взятые.
А как это можно сделать?
Приблизиться к Николаю и возглавить армию?
Чепуха! Николай был холоден к Феликсу и почти игнорировал его.
Другие великие князья? Более всего было равнодушных. Что он есть, что он пропал - проходимец!
Может, так и не думали о члене одного из древнейших родов (правда, из татарских мурз), но Феликсу все время чудился шепот за спиной.
Может, он уехал бы снова в свою любимую Англию, хоть и там вряд ли ему будет открыта настоящая дорога к славе.
Ирина тоже была рабыней тщеславия, она тоже была спесива, а ее брак оказался мезальянсом. Увлекшись блестящим мужчиной, она выиграла его, она утерла нос всем остальным великим княжнам, которые исчезали навечно в каких-то Гессенах и Вюртембергах, но радость достижения рассосалась, а Феликсу не было пути - со всех сторон на него глазели враждебные физиономии, все двери были закрыты...
Феликс понимал, что для него существует лишь один выход - он должен стать Спасителем Отечества, новым князем Пожарским, благо война открывала некие новые области применения сил. Нет, не на фронте, тот путь был бы тупиком. Решать все надо в нервном центре страны - в Петербурге.
Как в доме Александра Михайловича, где молодые проводили большую часть времени, так и в светских салонах военные и политические проблемы обсуждались весьма горячо. Осень 1916 года не принесла успехов на фронте. Наступление провалилось, Австро-Венгрию не удалось вышибить из войны, и если австрияков немного потеснили, то немцы на севере продолжали успешно наступать, они уже оккупировали важнейшие западные губернии - всю Польшу, Прибалтику, уже грозили Малороссии и Белоруссии, а вскоре приблизятся и к Петербургу. На Западном фронте надежды, которые вспыхнули было со вступлением в войну Североамериканских Соединенных Штатов, к концу года угасли - американский корпус не смог внести в войну перелома. А все разговоры о том, что немцы остались без горючего, едят крыс и мечтают свергнуть кайзера, оставались не более как разговорами. Может, и ели - Бог их разберет, но и получали от того патриотическое наслаждение.
Русскому уму нужна ясность. Ясность заключается в имени врага. Как только врага обнаружат и уничтожат, наступит райская жизнь, и по кисельным берегам будут бродить молочные коровы, проваливаясь в кисель по самые рога.
Во время войны наиболее популярным становится крик: "Предали!" Он дает возможность бежать в тыл, не боясь обвинений в трусости. Предать могли только те, кто в этом предательстве заинтересован. Конечно, соблазнительно пустить в дело евреев, но известно, что немцы их не жалуют, да и среди генералов евреев, как назло, почти не нашлось. Зато в России, где правящее семейство за последние двести лет стало немецким по крови, а подпирали трон лица немецкой национальности, из которых династия и черпала кадры губернаторов, генералов и полицмейстеров, не надо было показывать пальцем - куда ни ткни, упрешься в немца.
До войны в том не было беды. От немца исходил порядок и продовольствие. Во время войны положение изменилось.
Сложность заключалась в том, что лица с немецкими фамилиями в шпионы не шли, потому что как настоящие немцы они были более русскими, чем русские, и, уж конечно, настоящими российскими патриотами. Продавали Россию, если находилось кому заплатить, вполне русские типы, умевшие притом кричать "Предали!" и "Держи вора!".
Сам государь император был вполне приемлем, с бородкой, тихий, похож сразу и на мужика, и на английского короля. Потому что с последним был в родстве через немецких предков. Зато его жену Александру Федоровну русский мещанин не принял - уж очень она была гордая и холодная, даже улыбаться не умела. Над государем в постели измывалась - впрочем, так ему и надо, - рожала только дочек, а потом разродилась наследником, еле живым. В этом можно было усмотреть злой умысел.
Наследника, как в итальянском фарсе, лечили всевозможные врачи и шарлатаны, государыня большую часть времени проводила в монастырях и соборах - такой богомольной царицы из русских бы не отыскать. И пока государь подавлял революционеров, проигрывал войну каким-то малоизвестным япошкам, а потом и вовсе ввязался в войну с собственным кузеном Викки, русский народ искал виноватых.
И тут как нельзя лучше помог Распутин. Вполне русский человек, сибиряк, конокрад. Такого шарлатана русская история и не припомнит. Это был гипнотизер, сексуальный гигант - воплощение всего, в чем столь нуждался малокровный двор, дрожавший над малокровным наследником.


[ назад ] [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ]
[ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] [ 19 ] [ 20 ] [ 21 ] [ 22 ] [ 23 ] [ 24 ] [ 25 ] [ 26 ] [ 27 ] [ 28 ] [ 29 ] [ 30 ]
[ 31 ] [ 32 ] [ 33 ] [ 34 ] [ 35 ] [ 36 ] [ 37 ] [ 38 ] [ 39 ] [ 40 ] [ 41 ] [ 42 ] [ далее ]
Хостинг от uCoz